Русская армия в Великой войне: Картотека проекта: Петров Всеволод Николаевич. Русская армия в Великой войне: Картотека проекта: Петров Всеволод Николаевич Жизнь в Чехословакии

Впервые в России отдельной книгой выпущена повесть Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско», ранее публиковавшаяся в журнале «Новый мир». В качестве приложений к ней идут воспоминания Петрова о поэтах Михаиле Кузмине и Данииле Хармсе, об искусствоведе Николае Пунине, который был мужем Анны Ахматовой, а также о живописце и графике Николае Тырсе. Кроме того, в книге опубликованы статьи Олега Юрьева и Андрея Урицкого, посвященные повести.

Всеволод Николаевич Петров (1912-1978) не застал рассвета предреволюционной русской культуры, но именно с ней он себя ассоциировал, постоянно присутствуя в кругу тех людей, которые сохраняли ее осколки от забытья и свидетельствовали о ее продолжающемся существовании самим фактом своей жизни. Конечно, одним из главных прибежищ для него была квартира Михаила Алексеевича Кузмина (точнее говоря, комната в коммунальной квартире). Судя по всему, Кузмин очень повлиял на Петрова. В 1932 году Петров, будучи экстерном 3-го курса исторического факультета, поступил на службу в Русский музей, где он работал с архивом Николая Бенуа и познакомился с Николаем Пуниным, а затем - через него - с Анной Ахматовой.

В конце 30-х годов Петров стал собеседником Даниила Хармса: «Важнейшим свойством писателя он считал властность. Писатель, по его убеждению, должен поставить читателей перед такой непререкаемой очевидностью, чтобы те не смели и пикнуть против нее». В 1939 году Хармс, предчувствуя войну, скажет ему: «В тюрьме можно остаться самим собой, а в казарме нельзя, невозможно!» Кто мог знать, что всего через три года он окажется не в тюрьме и не в казарме, а в психиатрической больнице, где умрет в начале 1942 года от голода. Позднее Петров напишет в своих мемуарах: «Люди, о которых я говорю, сами были явлениями искусства».

С началом Второй мировой войны Петров, как и миллионы других, оказался на фронте. Олег Юрьев предполагает, что после демобилизации ему, по-видимому, попался под руку бестселлер Веры Пановой: соцреалистический роман «Спутники», выпущенный в печать в 1946 году и награжденный Сталинской премией. Книга чем-то поразила Петрова (очень вероятно, бездарностью), и он сделал ее своеобразную реплику: повесть «Турдейская Манон Леско».

Издательство Ивана Лимбаха

Сюжет книги чрезвычайно краток. Главный герой, рафинированный офицер из тех, которых преследовали и сажали чекисты, едет в военно-санитарном поезде и по пути влюбляется в девушку Веру. Она изменяет ему и в конце концов умирает, когда в дом попадает бомба. Отношения между Верой и офицером все время критикуются «коллективом», обрисованным без подробностей и почти незримым. Подобные «коллективы» часто встречаются в советской литературе и советском кино: они осмеивают и осуждают, но непременно дружески. Их участники смакуют те или иные ситуации из чужой жизни, придумывая вульгарные шутки и с особенным удовольствием выискивая новые подробности. При таком раскладе вещей неважно, продолжает ли Вера приглашать к себе мужчин или нет, потому что любой ее выбор будет обсуждаться попутчиками с позиции вездесущего контроля, который не может не возникнуть на фронте. Однако Всеволод Петров - не советский писатель, поэтому коллективное сознание он отправляет за границы основной линии повествования, где оно фигурирует лишь в качестве одного из многочисленных слепых пятен, в качестве какой-то ухабистой народной тропы, которая как бы проглядывает сквозь лесной массив и уводит к скрытым отлаженным механизмам эпохи. Вопреки тому, что действие «Турдейской Манон Леско» разворачивается во Вторую мировую войну, эта война до последнего момента тоже остается таким слепым пятном: взрывы, самолеты, вагонный состав - все это лишь данность, факт, с которым не то чтобы следует мириться, но и протестовать против которого бессмысленно. Поэтому на первый план тотчас выходит любовная история, подминающая под себя и пейзаж, и участников, и стремительно теряющий значение путь. То есть реальность подвергается Петровым упрощению во имя претворения в жизнь личной утопии счастья, о чем и говорит Олег Юрьев. Главного героя почти ничего не интересует. Он едет по заснеженным полям, читает «Страдания юного Вертера» и сравнивает с Манон Леско свою возлюбленную, Веру, присутствие которой, в сущности, тоже становится частью его проекта личной утопии: «Я подумал о том, как пусто мое существование, и о том, что сама по себе жизнь - ничто, ровная прямая линия, убегающая в пространство, колея на снежном поле, исчезающее ничто. “Нечто” начинается там, где линия пересекается другими линиями, где жизнь входит в чужую жизнь. Всякое существование ничтожно, если оно ни в ком и ни в чем не отражается. Человек не существует, пока не посмотрится в зеркало».

Издательство Ивана Лимбаха

Рискну предположить, что Манон Леско - героиня одноименного романа аббата Прево, девушка свободных нравов, которая изматывает возлюбленного, - и кавалер де Грие превращаются у Петрова в аллегорию XVIII столетия вообще. В свою очередь, главные действующие лица повести находятся в ситуации перехода: с одной стороны, они - советская девушка и офицер, с другой - несовершенная вариация аллегории, тень на стенах платоновской пещеры. Постепенно в повести образуется дополнительное пространство другой культуры - аристократической, с которой и ассоциирует себя рассказчик. А для аристократии война изначально являлась образом жизни, поэтому она не берется Петровым в расчет, становясь - в каком-то роде - естественным состоянием (это связано еще и с феноменом тоталитарного общества, где люди порой ощущали войну как облегчение своей участи: ведь на фронте хотя бы появляется враг, который в репрессиях не виден). К тому же, по словам Вальтера Беньямина, в аллегории «любая персона, любая вещь, любое обстоятельство может служить обозначением чего угодно», и «эта возможность выносит профанному миру уничтожающий и все же справедливый приговор: он характеризуется как мир, в котором детали не имеют особого значения». Отсюда - из аллегорического ви дения - проистекает незаинтересованность рассказчика в переменах, его отрешенная наблюдательность. Он фокусируется на Вере, и в то же время ее смерть мало что меняет в самом духе истории, поскольку в аллегории - вновь сошлюсь на Беньямина - закончившаяся история «простирается перед взором зрителя как окаменевший доисторический ландшафт», то есть не приоткрывается в свете избавления или искупления, как это происходит в романтической литературе. Поэтому для рассказчика характерны, например, следующие сентенции: «Романтизм разрывает форму, и с него начинается распад стиля. Тут юность и бунтарство. А бунтуют - мещане. Великий и совершенный Гете с пренебрежением относился к романтикам, потому что видел в них мещан».

Надо бы упомянуть еще одно действующее лицо: врача Нину Алексеевну, которая намеренно оставлена в тени, исполняя роль конфидентки (у Прево таким поверенным является Тиберж, друг кавалера де Грие). От лица Нины Алексеевны в романе говорит разум, этот постоянный спутник любого текста эпохи Просвещения, к которой Петров отсылает читателя. Однако в голосе разума нет никакого диктата: он скорее дополняет речь рассказчика, высказывает его же сомнения и надежды, словом, заменяет хор античной трагедии. Второстепенный, на первый взгляд, персонаж преисполнен любви, когда наблюдает за складывающимся сюжетом. В общем-то, Нина Алексеевна - фигура свидетеля, а свидетельствование для Петрова было очень важным, судя по оставленным им мемуарам.

Если помнить, что повесть создавалась в условиях идеологического и героического восприятия Второй мировой войны, то станет понятно, что «Турдейская Манон Леско» - завуалированная провокация. Фактически Петров втайне расторгает общеизвестный негласный договор между литературой и государством, который подразумевает, что литература непременно что-то кому-то должна. Петров - в свойственной ему манере - избегает этого и разыгрывает драму «под восемнадцатый век», стилизацию, которая является почти незаметным вызовом (а иные сказали бы, что и кощунством). Миф о войне рассеивается, как дым от снаряда, обнажая воронку, какую-то голую рану, которой отмечены все. Петров постоянно обозначает разрывы: с прошлым, с советским миром, наконец, с девушкой Верой. Ведь, порывая с чем-нибудь или кем-нибудь, мы становимся свободными, и свобода вовсе не обязательно должна быть сладкой, что не отменяет стремления к ней. Так мальчик в «Приключениях Эме Лебефа» Кузмина, врываясь в комнату возлюбленного и едва начиная признаваться ему в любви, случайно находит под покрывалом девушку и бежит вон.

Всеволод Петров. Турдейская Манон Леско. История одной любви: Повесть; Воспоминания. - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. - 272 с.

Всеволод Николаевич Петров принадлежал к старинному дворянскому роду Петровых . Происходил из семьи ярославских и новгородских Петровых, давших России знаменитых инженеров, ученых, государственных деятелей. Внук учёного, инженер-генерала Н. П. Петрова , с 1900 года - члена Государственного Совета (изображен на известной картине Репина Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года ). Отец Н. Н. Петров, врач-онколог , академик (в Петербурге его имя носит ).

Родился 13 апреля 1912 года. Закончил 1-ю Советскую среднюю школу в Ленинграде (среди его одноклассников был Павел Зальцман).

С 1931 года - сотрудник Отдела рукописей Русского музея , куда поступил студентом 2-го курса. С 1934 года - сотрудник секции рисунков Русского музея, затем был сотрудником Отделения рукописей, Отдела советского искусства, секции гравюр, секции рисунков и старшим научным сотрудником Отдела скульптуры (в 1939 г.)

Всеволод Николаевич Петров был необычен во всем. Пожалуй, он оставался одним из последних представителей старой петербургской интеллигенции, с кото-рым свела меня судьба. Его манера держаться в обществе была столь непривычна, что вызывала у не знавших его людей удивление. Странности Петрова проявля-лись начиная с его походки. Он шел, раскачиваясь вперед, размеренным широким шагом. При встрече здоровался, подавая руку с двумя поднятыми вверх пальцами и прижимая локоть к туловищу. Слова Всеволод Николаевич произносил скоро-говоркой, часто сопровождал сказанную фразу смешком. Голова была без какой-либо шевелюры. Лицо имело тонкие красивые черты, которые отражали его аристократическое происхождение. Как-то раз, когда мы вместе шли по залам Русского музея, проходя мимо репинского «Государственного совета», он оста-новил меня и, указав на портрет сидящего рядом с графом Игнатьевым воен-ного, пояснил, что это изображен его дед Петров 187. Чувствовалось, что Всеволод Николаевич преисполнен семейной гордости.
Известно, что отец Всеволода Николаевича являлся крупнейшим медиком-онко-логом, и его имя носит онкологический институт в Ленинграде.
Несмотря на различие характеров, мы были близкими друзьями. Хотя слово «близкие» не может быть применено к Всеволоду Николаевичу — он держался со всеми сдержанно и отдаленно, как подобает по правилам старинного уклада, без демократических жизненных привычек.
Всеволод Николаевич во всем озадачивал необъяснимой противоречивостью. В нем уживались, казалось бы, несовместимые начала. Друг акмеистов, рафини-рованный эстет, знаток русского классицизма, оставивший глубокие исследования о русской скульптуре, автор энциклопедической статьи о «Мире искусства», он воспринял и полюбил новое революционное советское искусство.
На протяжении всей жизни Петров проявлял постоянство в привязанности к Детгизу, о чем свидетельствует его дружба с Тырсой, Лебедевым, Пахомовым и более молодыми художниками. Он дружил с поэтами-обэриутами — Н. Забо-лоцким, А. Введенским, Д. Хармсом.
Всеволод Николаевич отказывается от широко распространенного в искус-ствоведении понятия «школа Лебедева». В единении поэтов и художников Всево-лод Николаевич усматривает нечто большее, называя его «течением» в советском искусстве.
По этому поводу в неопубликованном отрывке рукописи, долженствующем быть началом монографии о моем творчестве, Всеволод Николаевич пишет:
«Все эти мастера, много работавшие не только в графике, но и в станковой живописи, называли свой творческий метод «живописным реализмом», понимая под этим термином искусство обращения к реальной окружающей действитель-ности, именно из нее черпая свои темы и образы, основанные на глубоком и тщательном изучении живой натуры, выражающее идеи и чувства современного человека, но опирающееся не только на традицию критического реализма ХТХ ве-ка, а широко использующее опыт и достижения всей новой и новейшей художественной культуры как русской, так и западноевропейской.
По аналогии с названным термином, а также с пластическим реализмом, кото-рый в тс же 1920—1930-е годы активно развивался в творчестве замечательного ленинградского скульптора А.Т. Матвеева и его многочисленных учеников, можно было бы назвать «графическим реализмом» творческое течение, сформи-ровавшееся тогда в среде мастеров детской иллюстрированной книги, работавших под руководством В.В. Лебедева, Н.А. Тырсы и Н.Ф. Лапшина в художественной редакции детского отделения Госиздата.
Ни представители художественной критики, ни сами участники движения, однако, не давали ему такого наименования — может быть, потому, что среди них не было теоретиков, которые бы испытывали потребность и обладали бы умением обосновать продуманной, строго сформулированной теорией свою конкретную творческую деятельность и осмыслить ее историческую роль, а также принадле-жащее ей место в общем потоке развития молодого советского искусства. Теорию и эстетику, лучше сказать, поэтику графического реализма (иначе говоря, систему творческих принципов, общих для всех художников, так или иначе причастных к процессу становления и развития искусства книги, особенно детской книги в ленинградской графике 1920—1930-х годов) легче прочитать в произве-дениях художников, создавших это творческое точение, чем в их собственных теоре-тических высказываниях или в размышлениях и наблюдениях художественной критики тех лет. Лишь ретроспективно, в исторической перспективе, охватываю-щей почти шесть десятилетий, оказалось возможным распознать в графическом реализме не только определенную систему художественных приемов, но и вполне самостоятельное, хотя и подспудное, не замеченное современниками творческое течение».
Это смелое определение глубоко верно.
Художникам Детгиза Петров посвящает многие свои статьи, создает фунда-ментальную монографию о Лебедеве. Уже написав о Пахомове и Васнецове, он намеревался написать и о других интересующих его художниках детской книги.
Одаренный литературным талантом, Петров был особенно взыскателен к форме изложения. Его писания можно сравнить с белыми стихами. Всесторонние знания позволяли ему пользоваться метафорами и сравнениями, апеллируя к различным эпохам. Рукописи своих статей он писал на маленьких листиках блокнота, аккуратно, без помарок, мелким чеканным почерком, напоминающим рукописные листы XVIII века, Его блестящий литературный дар сказался в его воспоминаниях о Фонтанном доме, о поэте М. Кузмине и других. Всеволод Николаевич охотно читал нам в узком кругу свои неопубликованные записки. Это были незабы-ваемые вечера.
Дружба между критиками и художниками — давняя традиция и правило, пронизывающее все времена истории искусств. Петров был наш искусствовед, наш критик и друг, равно как Н. Н. Пунин был другом Татлина, Тырсы, Лебедева, критиком поколения наших учителей. Лебедев ласково говорил: «Пунчик — наш критик, мы его вместе все воспитали».
Мне однажды довелось присутствовать в обществе более старших художников в мастерской Лебедева на улице Белинского. В тот вечер Пунин читал вслух собравшимся поэтическое описание состязания греческих колесниц. Неповторимая атмосфера торжества духовного мира присутствовала в тот вечер. Я не отвлекся в сторону, я хочу подчеркнуть значение критика в жизни художника.
История распорядилась, чтобы написал монографию о В. В. Лебедеве ученик Пунина — В. Н. Петров. Больной, нелюдимый и недоступный в то время Лебе-дев доверился Петрову. Никто другой не смог бы так проникнуться миром Лебедева, как это удалось сделать Всеволоду Николаевичу. Часто я раскрываю его книгу о Лебедеве и перечитываю какую-либо главу, всякий раз убеждаясь в правиль-ности выбора художника.
В течение многих месяцев, проведенных вместе с больным художником для составления каталога, Петров просматривал сотни работ, перед глазами проходила вся творческая жизнь Лебедева. Естественно, возникали вопросы, реплики, и суж-дения Владимира Васильевича о своих работах стали для Петрова основополагаю-щими в понимании искусства художника.
Работа над монографией о Лебедеве отняла много лет и много сил. Книга вышла в свет. И вдруг Всеволод Николаевич обнаруживает в ней отсутствие одной драгоценной для него главы. Это был неожиданный удар, закончившийся больничной койкой.
Я навестил выздоравливающего Всеволода Николаевича в больнице. Он горько пожаловался на обиду, нанесенную ему издательством. Прошло время. Всеволод Николаевич дома. По телефону просит меня прийти к нему, поговорить о моей будущей монографии. Спешу к нему на квартиру. Полутемный коридор ведет в его узкую комнату-кабинет. Пахнуло старым Петербургом. На стенах в золоченых рамах фамильные портреты его предков, старый диван красного дерева, на котором до боли давит пружина. Подоконники и старинное бюро завалены книгами. Разговор начался с его вопроса. Всеволод Николаевич просит меня откровенно сказать ему, нет ли у меня другого кандидата для написания монографии. Он думает, что долго не проживет и не успеет ее написать. Он говорит, что дни его сочтены. За эти слова я решительно напал на него, уверяя, что впереди у него еще будут большие свершения и что я готов ждать сколько потребуется. Я просил его начать работу. Всеволод Николаевич достал из бюро бумагу и в доказательство, что писать он начал, прочел вступление к первой главе. В этом вступлении — часть его я привел выше — он обосновывает принципы «графического реализма» как самостоятельного творческого течения. Мы стали прощаться. Всеволод Нико-лаевич вдруг обнял меня и судорожно поцеловал. Я опешил. Уж очень значитель-ным мне показался ого прощальный поцелуй.

(из книги: Курдов В.И. Памятные дни и годы. Записки художника. - СПб., 1994. - С. 201-205.)

рис. - Шишмарева Т.В. Портрет искусствоведа В.Н. Петрова, 1969

Картинка отрывается в полный размер, если щелкнуть по ней правой кнопкой мыши и выбрать "Открыть изображение".

Петров Всеволод Николаевич Православный. Уроженец Киева. Образование получил в Киевском Владимирском кадетском корпусе. В службу вступил 31.08.1900. Окончил Павловское военное училище (1902). Выпущен Подпоручиком (ст. 10.08.1902) в 24-й пех. Симбирский полк. Переведен в 7-й понтонный батальон (12.11.1902). Прикомандирован к л-гв. Литовскому полку (02.04.1903). 04.04.1903 переведен в тот же полк. Поручик гв. (ст. 10.08.1906). Окончил Императорскую Николаевскую военную академию (1910; по 1-му разряду). Штабс-Капитан гв. (пр. 26.05.1910; ст. 23.05.1910; за отличные успехи в науках). Цензовое командование ротой отбывал в 165-м пех. Луцком полку (02.11.1910-03.11.1912). Переименован в Капитаны ГШ (ст. 23.05.1910). Ст. адъютант штаба 42-й пех. дивизии (22.01.1913-16.05.1915). Участник мировой войны. И.д. штаб-офицера для поручений штаба 24-го арм. корпуса (16.05.-06.07.1915). И.д. штаб-офицера для поручений при штабе 10-го арм. корпуса (с 06.07.1915). Подполковник (пр. 06.12.1915; ст. 06.12.1915; за отличие по службе) с утверждением в должности. На 13.03.1916 в том же чине и должности. И.д. начальника штаба 7-й Туркестанской стр. дивизии (с 09.05.1916; на 03.01.1917 в должности). На 03.01.1917 ст. в чине Подполковника установлено с 06.12.1914. За отличие и.д. штаб-офицера для поручений при штабе 24-го арм. корпуса награжден Георгиевским оружием (ВП 24.01.1917; за бой 27.04.1915). Полковник (пр. 15.08.1917; ст. 06.12.1916). В конце 1917 сформировал из украинцев на Западном фронте Гайдамацкий конный полк им. К. Гордиенко. В 01.1918 вывел полк из Белоруссии в Киев. Участвовал в подавлении большевистского восстания в Киеве в 01.-02.1918, в сопротивлении наступлению войскам Муравьева на Киев. В 02.-03.1918 командир 3-го куреня Отдельного Запорожского отряда (ком. К. Присовский). Позже командир 1-го Запорожского им. К. Гордиенко полка конных гайдамаков в составе Запорожского корпуса. С 06.1918 - в распоряжении начальника Генерального штаба Украинской Державы. С 29.07.1918 - начальник штаба 12-й пех. дивизии Армии Украинской Державы. С 08.1918 - в распоряжении начальника Генерального штаба Украинской Державы. С 14.10.1918 - помощник начальника учебного отдела по пехотным школам Главного школьного управления Военного министерства Украинской Державы. С 28.10.1918 - помощник начальника 2-й Киевской объединенной юнкерской школы. С 01.12.1918 - помощник начальника Инструкторской школы офицеров. С 22.12.1918 - начальник Житомирской юнкерской школы. Занимая эту должность, 13.03.1919 был контужен в бою, но остался во главе школы. С 02.06.1919 - командующий Волынской группой армии УНР. С 09.07.1919 - военный министр УНР. С 05.11.1919 - товарищ военного министра УНР. С 01.05.1920 - инспектор пехоты Армии АНР. С 05.10.1920 - генерал-хорунжий. С 03.1921 - 1-й генерал-квартирмейстер Генерального штаба УНР. С 19.08.1921 - начальник Генерального штаба УНР. В 06.1922 по собственному желанию уволился в запас. В эмиграции жил в г. Хуст, преподавал в городской Украинской государственной гимназии. Читал лекции в Украинском высшем педагогическом университете в Праге, преподавал в Украинской реальной гимназии в г. Моджар. Член Украинского Историко-Филологического Товарищества (1923-45). 14.03.-15.03.1939, находясь в г. Хуст в то время Карпатской Украины, отказался принять командование Вооруженными силами Карпатской Украины, но согласился помогать штабу местных сечевиков. 30.06.1941 во Львове после провозглашения революционным крылом ОУН (Бандеры) Украинского правительства во главе с Я. Стецко вошел в его состав как военный министр. Во время Второй мировой войны принимал активное участие в переговорах с немцами относительно судьбы Украины и украинцев. Несколько раз получал предложения возглавить Украинское освободительное войско (1943) и Украинскую национальную армию (1945), но отказывался. Был одним из ближайших советников командующего Украинской национальной армией генерала П. Шандрука. С 1945 находился в эмиграции в Западной Германии. Умер в лагере для перемещенных лиц в Регенсбурге. Награды: ордена Св. Анны 3-й ст. (1907); Св. Станислава 2-й ст. (1913; 08.04.1914); Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом (ВП 31.01.1915); мечи к ордену Св. Станислава 2-й ст. (ВП 15.05.1915); Св. Анны 4-й ст. (утв. ВП 02.07.1915); Св. Анны 2-й ст. с мечами (утв. ВП 13.03.1916); Георгиевское оружие (ВП 24.01.1917). Дарование старшинства в чине Подполковника с 06.12.1914 (2-е доп. к ВП 15.08.1916; на основании прик. по воен. вед. 1916 г. №№379, 483 и 535).

Все́волод Никола́евич Петро́в ( -) - русский искусствовед, писатель, мемуарист, музейный деятель, знаток русского искусства.

Биография

Всеволод Николаевич Петров принадлежал к старинному дворянскому роду Петровых . Происходил из семьи ярославских и новгородских Петровых, давших России знаменитых инженеров, ученых, государственных деятелей.

Родился 13 апреля 1912 года в семье Н. Н. Петрова, врача-онколога , академика (в Петербурге его имя носит ). Внук учёного, Инженер-ГенералаН. П. Петрова , с 1900 года - члена Государственного Совета (изображен на известной картине Репина Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года ).

Закончил 1-ю Советскую среднюю школу в Ленинграде (среди его одноклассников был Павел Зальцман).

С 1931 года - сотрудник Отдела рукописей Русского музея , куда поступил студентом 2 курса. С 1934 года - сотрудник секции рисунков Русского музея, затем был сотрудником Отделения рукописей, Отдела советского искусства, секции гравюр, секции рисунков и старшим научным сотрудником Отдела скульптуры.(в 1939 г.)

Существуют портреты В. Н. Петрова работы (1930-е годы), Т. В. Шишмаревой ().

Труды

Петров оставил воспоминания, частично напечатанные уже после его смерти, дневники и записные книжки, прозу (при жизни не была опубликована, хотя приватно читалась). В подцензурной печати при жизни он публиковал лишь книги и статьи по истории русского искусства. В последние годы жизни его посещали, среди других, деятели «второй» ленинградской культуры (А. Н. Миронов и др.).

Публикации

• Русский музей. Живопись XVIII-XIX вв.: Путеводитель / В. Н. Петров и др. Л., 1948
• В. М. Васнецов (1848-1926). [Л.]: Тип. ГПБ,
• Карл Брюллов. М.: Изд-во Гос. музея изобраз. искусств, 1949
• Художник Федотов. М.; Л.: Детгиз, 1951 (в соавторстве с Г. С. Гором)
• Художник Перов. Л.: Детгиз, 1955 (в соавторстве с Г. С. Гором)
• Василий Иванович Суриков . 1848-1916. М.: Молодая гвардия, 1955 (ЖЗЛ , в соавторстве с Г.Гором)
• Карл Петрович Брюллов: Альбом / Сост., авт. вступ. ст. В. Н. Петров. М.; Л.: Изогиз, 1958 (1959, 1960)
• Последний день Помпеи: Картина К. П. Брюллова Л.: Художник РСФСР, 1960
• Юрий Алексеевич Васнецов. Л.; М.: Искусство, 1961
• «Портреты В. Лебедева» // «Творчество». 1961. № 6.
• «Из истории детской иллюстрированной книги 1920-х годов» // «Искусство книги». Вып. 3. - М.: «Искусство», 1962
• Укротители коней: Скульптурные группы П. К. Клодта: [Альбом] / Авт. текста В. Н. Петров. Л.: Художник РСФСР, 1962
• «Мир искусства» // История русского искусства: В 10 т. М., 1968. Т. 10. Кн. 1. С. 341-485
• Кузьма Сергеевич Петров-Водкин: Акварели, рисунки, наброски / Авт.-сост., авт. вступ. ст. В. Н. Петров. Л.: Аврора,
• Конная статуя Петра Первого работы Карло Растрелли. Л., 1972
• Владимир Васильевич Лебедев. 1891-1967. Л.: Художник РСФСР, 1972
• Пётр Карлович Клодт . Л.: Художник РСФСР, 1973.
• Мир искусства . Л.: Изобразительное искусство, 1975 (переизд.: Мир искусства. Художественное объединение начала ХХ века. СПб.: Аврора, 1997)
• Михаил Иванович Козловский . - Л.: Художник РСФСР, 1976
• Очерки и исследования: Избранные статьи о русском искусстве XVIII-XX вв. / Вступ. ст. Д. В. Сарабьянова. М.: Сов. художник, 1978
• Русская сказка в творчестве Ю. А. Васнецова: [Альбом] / Сост., авт. текста В. Н. Петров. Л.: Художник РСФСР, 1985

Воспоминания и художественная проза

Напишите отзыв о статье ""

Литература

• Курдов В. Памятные дни и годы: Записки художника. СПб., 1994. С. 201-205
• Кузмин М. Дневник 1934 года. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха. 1998. С. по указ.
• Глинка В. М. Хранитель: Воспоминания. Архивы. Письма: В 2 кн. / Авт.-сост. М. С. Глинка. СПб., 2006. Кн. 1. С. по указ.
• Гильдебрандт-Арбенина О. Девочка, катящая серсо…: Мемуарные записи. Дневники. М.: Молодая гвардия, 2007. С. по указ.
• Траугот В. Хармс и Петров. // «Шестнадцать пятниц: Вторая волна ленинградского авангарда»."Experiment/Эксперимент: Журнал русской культуры". № 16: В 2 ч. LA (USA), 2010. Ч. 2. С.155-156
• В. Стерлигов . Письмо В. Н. Петрову./ В. Н. Петров. Письмо В. В. Стерлигову. Там же, Т. 1, С. 215-222

Примечания

Ссылки

• Турдейская Манон Леско , // Новый мир, 2006, № 11, с. 6 - 43 (рец. А.Урицкого - )

[[К:Википедия:Статьи без изображений (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]][[К:Википедия:Статьи без изображений (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]]Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Петров, Всеволод Николаевич (искусствовед) Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Петров, Всеволод Николаевич (искусствовед) Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Петров, Всеволод Николаевич (искусствовед) Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Петров, Всеволод Николаевич (искусствовед) Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Петров, Всеволод Николаевич (искусствовед) Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Петров, Всеволод Николаевич (искусствовед)

Отрывок, характеризующий Петров, Всеволод Николаевич (искусствовед)

– Неужели это и есть Грааль, Север? – не удержавшись, просила я.
– Нет, Изидора. Грааль никогда не был тем, чем есть этот удивительный Умный Кристалл. Просто люди «приписали» своё желаемое Радомиру... как и всё остальное, «чужое». Радомир же, всю свою сознательную жизнь был Хранителем Ключа Богов. Но люди, естественно, этого знать не могли, и поэтому не успокаивались. Сперва они искали якобы «принадлежавшую» Радомиру Чашу. А иногда Граалем называли его детей или саму Магдалину. И всё это происходило лишь потому, что «истинно верующим» очень хотелось иметь какое-то доказательство правдивости того, во что они верят… Что-то материальное, что-то «святое», что возможно было бы потрогать... (что, к великому сожалению, происходит даже сейчас, через долгие сотни лет). Вот «тёмные» и придумали для них красивую в то время историю, чтобы зажечь ею чувствительные «верующие» сердца... К сожалению, людям всегда были нужны реликвии, Изидора, и если их не было, кто-то их просто придумывал. Радомир же никогда не имел подобной чаши, ибо не было у него и самой «тайной вечери»... на которой он якобы из неё пил. Чаша же «тайной вечери» была у пророка Джошуа, но не у Радомира.
И Иосиф Аримафейский вправду когда-то собрал туда несколько капель крови пророка. Но эта знаменитая «Граальская Чаша» по-настоящему была всего лишь самой простой глиняной чашечкой, из какой обычно пили в то время все евреи, и которую не так-то просто было после найти. Золотой же, или серебряной чаши, сплошь усыпанной драгоценными камнями (как любят изображать её священники) никогда в реальности не существовало ни во времена иудейского пророка Джошуа, ни уж тем более во времена Радомира.
Но это уже другая, хоть и интереснейшая история.

У тебя не так уж много времени, Изидора. И я думаю, ты захочешь узнать совершенно другое, что близко тебе по сердцу, и что, возможно, поможет тебе найти в себе побольше сил, чтобы выстоять. Ну, а этот, слишком тесно «тёмными» силами запутанный клубок двух чужих друг другу жизней (Радомира и Джошуа), в любом случае, так скоро не расплести. Как я уже сказал, у тебя просто не хватит на это времени, мой друг. Ты уж прости...
Я лишь кивнула ему в ответ, стараясь не показать, как сильно меня занимала вся эта настоящая правдивая История! И как же хотелось мне узнать, пусть даже умирая, всё невероятное количество лжи, обрушенной церковью на наши доверчивые земные головы... Но я оставляла Северу решать, что именно ему хотелось мне поведать. Это была его свободная воля – говорить или не говорить мне то или иное. Я и так была ему несказанно благодарна за его драгоценное время, и за его искреннее желание скрасить наши печальные оставшиеся дни.
Мы снова оказались в тёмном ночном саду, «подслушивая» последние часы Радомира и Магдалины...
– Где же находится этот Великий Храм, Радомир? – удивлённо спросила Магдалина.
– В дивной далёкой стране... На самой «вершине» мира... (имеется в виду Северный Полюс, бывшая страна Гиперборея – Даария), – тихо, будто уйдя в бесконечно далёкое прошлое, прошептал Радомир. – Там стоит святая гора рукотворная, которую не в силах разрушить ни природа, ни время, ни люди. Ибо гора эта – вечна... Это и есть Храм Вечного Знания. Храм наших старых Богов, Мария...
Когда-то, давным-давно, сверкал на вершине святой горы их Ключ – этот зелёный кристалл, дававший Земле защиту, открывавший души, и учивший достойных. Только вот ушли наши Боги. И с тех пор Земля погрузилась во мрак, который пока что не в силах разрушить сам человек. Слишком много в нём пока ещё зависти и злобы. Да и лени тоже...

– Люди должны прозреть, Мария. – Немного помолчав, произнёс Радомир. – И именно ТЫ поможешь им! – И будто не заметив её протестующего жеста, спокойно продолжил. – ТЫ научишь их ЗНАНИЮ и ПОНИМАНИЮ. И дашь им настоящую ВЕРУ. Ты станешь их Путеводной Звездой, что бы со мной ни случилось. Обещай мне!.. Мне некому больше доверить то, что должен был выполнить я сам. Обещай мне, светлая моя.
Радомир бережно взял её лицо в ладони, внимательно всматриваясь в лучистые голубые глаза и... неожиданно улыбнулся... Сколько бесконечной любви светилось в этих дивных, знакомых глазах!.. И сколько же было в них глубочайшей боли... Он знал, как ей было страшно и одиноко. Знал, как сильно она хотела его спасти! И несмотря на всё это, Радомир не мог удержаться от улыбки – даже в такое страшное для неё время, Магдалина каким-то образом оставалась всё такой же удивительно светлой и ещё более красивой!.. Будто чистый родник с животворной прозрачной водой...
Встряхнувшись, он как можно спокойнее продолжил.
– Смотри, я покажу тебе, как открывается этот древний Ключ...
На раскрытой ладони Радомира полыхнуло изумрудное пламя... Каждая малейшая руна начала раскрываться в целый пласт незнакомых пространств, расширяясь и открываясь миллионами образов, плавно протекавших друг через друга. Дивное прозрачное «строение» росло и кружилось, открывая всё новые и новые этажи Знаний, никогда не виданных сегодняшним человеком. Оно было ошеломляющим и бескрайним!.. И Магдалина, будучи не в силах отвести от всего этого волшебства глаз, погружалась с головой в глубину неизведанного, каждой фиброй своей души испытывая жгучую, испепеляющую жажду!.. Она вбирала в себя мудрость веков, чувствуя, как мощной волной, заполняя каждую её клеточку, течёт по ней незнакомая Древняя Магия! Знание Предков затопляло, оно было по-настоящему необъятным – с жизни малейшей букашки оно переносилось в жизнь вселенных, перетекало миллионами лет в жизни чужих планет, и снова, мощной лавиной возвращалось на Землю...
Широко распахнув глаза, Магдалина внимала дивному Знанию Древнего мира... Её лёгкое тело, свободное от земных «оков», песчинкой купалась в океане далёких звёзд, наслаждаясь величием и тишиной вселенского покоя...
Вдруг прямо перед ней развернулся сказочный Звёздный Мост. Протянувшись, казалось, в самую бесконечность, он сверкал и искрился нескончаемыми скоплениями больших и маленьких звёзд, расстилаясь у её ног в серебряную дорогу. Вдали, на самой середине той же дороги, весь окутанный золотым сиянием, Магдалину ждал Человек... Он был очень высоким и выглядел очень сильным. Подойдя ближе, Магдалина узрела, что не всё в этом невиданном существе было таким уж «человеческим»... Больше всего поражали его глаза – огромные и искристые, будто вырезаны из драгоценного камня, они сверкали холодными гранями, как настоящий бриллиант. Но так же, как бриллиант, были бесчувственными и отчуждёнными... Мужественные черты лица незнакомца удивляли резкостью и неподвижностью, будто перед Магдалиной стояла статуя... Очень длинные, пышные волосы искрились и переливались серебром, словно на них кто-то нечаянно рассыпал звёзды... «Человек» и, правда, был очень необычным... Но даже при всей его «ледяной» холодности, Магдалина явно чувствовала, как шёл от странного незнакомца чудесный, обволакивающий душу покой и тёплое, искреннее добро. Только она почему-то знала наверняка – не всегда и не ко всем это добро было одинаковым.
«Человек» приветственно поднял развёрнутую к ней ладонь и ласково произнёс:
– Остановись, Звёздная... Твой Путь не закончен ещё. Ты не можешь идти Домой. Возвращайся в Мидгард, Мария... И береги Ключ Богов. Да сохранит тебя Вечность.
И тут, мощная фигура незнакомца начала вдруг медленно колебаться, становясь совершенно прозрачной, будто собираясь исчезнуть.
– Кто ты?.. Прошу, скажи мне, кто ты?!. – умоляюще крикнула Магдалина.
– Странник... Ты ещё встретишь меня. Прощай, Звёздная...
Вдруг дивный кристалл резко захлопнулся... Чудо оборвалось также неожиданно, как и начиналось. Вокруг тут же стало зябко и пусто... Будто на дворе стояла зима.
– Что это было, Радомир?!. Это ведь намного больше, чем нас учили!..– не спуская с зелёного «камня» глаз, потрясённо спросила Магдалина.
– Я просто чуть приоткрыл его. Чтобы ты могла увидеть. Но это всего лишь песчинка из того, что он может. Поэтому ты должна сохранить его, что бы со мной ни случилось. Любой ценой... включая твою жизнь, и даже жизнь Весты и Светодара.
Впившись в неё своими пронзительно-голубыми глазами, Радомир настойчиво ждал ответа. Магдалина медленно кивнула.
– Он это же наказал... Странник...
Радомир лишь кивнул, явно понимая, о ком она говорила.
– Тысячелетиями люди пытаются найти Ключ Богов. Только никто не ведает, как он по-настоящему выглядит. Да и смысла его не знают, – уже намного мягче продолжил Радомир. – О нём ходят самые невероятные легенды, одни – очень красивы, другие – почти сумасшедшие.

(О Ключе Богов и, правда, ходят разные-преразные легенды. На каких только языках веками не пытались расписывать самые большие изумруды!.. На арабском, иудейском, индусском и даже на латыни... Только никто почему-то не хочет понять, что от этого камни не станут волшебными, как бы сильно кому-то этого не хотелось... На предлагаемых фотографиях видны: иранский псевдо Мани, и Великий Могул, и католический "талисман" Бога, и Изумрудная "дощечка" Гермеса (Emeral tablet) и даже знаменитая индийская Пещера Аполлона из Тианы, которую, как утверждают сами индусы, однажды посетил Иисус Христос. (Подробнее об этом можно прочитать в пишущейся сейчас книге «Святая страна Даария». Часть1. О чём ведали Боги?))